Алексей Венедиктов: Все эти крики и вопли – это же боль. Страна сползает в катастрофу
В марте 2022 года российские власти закрыли радиостанцию «Эхо Москвы», вещавшую с 1990 года. В апреле главного редактора Алексея Венедиктова объявили иностранным агентом.
Оспорить блокировку «Эха Москвы», равно как и статус агента Венедиктова, пока не удалось. Но после закрытия команда радиостанции создала новый youtube-канал «Живой гвоздь», который уже собрал почти 700.000 подписчиков. А в сентябре журналист Максим Курников, переехавший в Германию, объявил о запуске интернет-издания «Эхо» — оно стремится сохранить не только бренд, но и язык популярного российского медиа, на котором я сама работала с 1991 года.
— Я переживаю за этот проект, он младенец еще, — сказал «Деталям» Алексей Венедиктов. — Не могу сказать: я не я, и лошадь не моя, — потому что бренд «Эха», хочешь или не хочешь, тесно связан со мной. Но я сегодня не принимаю решений никаких: ни финансовых, ни кадровых, ни содержательных. И одна из причин — я являюсь с точки зрения государства иностранным агентом. А это эвфемизм врага народа. Если и поскольку российская армия отступает, надо искать врагов, вредителей. А есть же уже маркированные, чего их искать? Вот их 193, что ли (физических лиц, признанных в России иностранными агентами – прим. «Деталей»).
Я не понимаю людей, которые поздравляют друг друга с этим. Во-первых, это попытка унижения. Понятно, нас не сильно унизишь, поскольку они именно этого и хотели, и мы тоже это понимаем, но это — клеймо на наших родных. Когда мой сын Алексей пришел из армии 5-го июля (он был призывником и не служил в Украине), то начал работу искать. А ему говорили: «Ага, Венедиктов? И папа агент? Подожди, мы тебе позвоним». И не перезванивали, конечно…
Это — невозможность работать во многих областях. Например, я преподаватель, а мне запрещено с 1 декабря будет преподавать. Я вообще безработный ровно потому, что не могу найти работу, будучи иностранным агентом. Смешно, да? Между закрытием «Эха» в марте 22 и апрелем, когда я был объявлен агентом, была масса предложений. А потом всё как корова языком cлизнула. Понятно, что это попытка лишить меня коммуникации с людьми, которыми я общался. Часть испугалась, это правда. Извиняясь и сбиваясь, но честно сказали: мы сейчас не можем с тобой общаться, потому что твои коммуникации отслеживают. Что ж мы, чтобы нам потом предъявили, что мы тебе сливаем информацию?
— Венедиктов — главный редактор «Эха Москвы», незаконно закрытого российскими властями, — продолжает разговор Максим Курников, рассказывая, какова роль Венедиктова в новом проекте. — Он создал потрясающие условия на «Эхе Москвы», на радио и на youtube. Он выстроил редакционную политику таким образом, что каждый из нас, садясь в эфир, понимал собственную ответственность за сказанное. В то же время команда радиостанции (в первую очередь сам Венедиктов) в случае чего не бросила бы. Венедиктов не запрещал своим ведущим ничего, доверял им, он вырастил всех нас, и после того, как «Эхо» незаконно закрыли, мы не потерялись и, кажется, сделали чуть ли не столько же, сколько было, если не больше… И он сам очень существенная часть этого проекта.
Мы постарались сделать агрегатор, объединяющий деятельность эховцев. В первую очередь это уoutube. Кто-то тексты пишет, и мы их, конечно, тоже берем на сайт, а кто-то делает подкасты, и мы их тоже взяли в этот общий поток.
Если говорить о концепции, то меня, как и Венедиктова, коробит, когда говорят – «Эхо Москвы было оппозиционным радио». Мы не медиа какой-то политической силы, которая борется за власть. Мы профессиональное медиа. И я, откровенно говоря, вот в этом вопросе считаю, что школу «Эха Москвы» и подход «Эха Москвы» надо сохранить.
— Приходится ли прикусывать язык? Тем, кто в России, чтобы не попасться, а тем, кто вне – чтобы не подвести?
— Мы все очень переживаем за тех, кто работает на «Живом гвозде» в Москве. И я всегда ловлю себя на мысли, что когда беру для «Живого гвоздя» интервью у кого-то, находящегося в России, то боюсь своим вопросом человека посадить. Это страшное ощущение, это дико дискомфортно. Жуткая самоцензура включается. Я стараюсь у себя выжигать ее каленым железом и думать, что, в конце концов, раз человек идет на это интервью, он понимает, на что он идет.
60–70% нашей аудитории — в России, даже несмотря на то, что сайт заблокировали почти сразу, буквально на третий-четвертый день, однако приложение заблокировать не смогли и, надеюсь, не смогут. Мы видим, что десятки тысяч людей скачали это приложение.
— В оценках, в смысле лексики я себя сдерживаю, — отвечает на тот же вопрос Алексей Венедиктов. — Но при этом я также рассуждаю и говорю о необходимости международного трибунала по всем событиям, которые происходят на Украине. За мной не заржавеет. Я говорю про все военные действия. Я говорю про Бучу, я говорю про Кременчуг. Все говорю.
— А та часть аудитории, которая ругала нас последними словами, называла «Эхом Мацы», — и ее было немало! — вы рассчитываете до нее достучаться теперь?
— Произошла радикализация аудитории вообще. И люди, к сожалению, разбежались по сектам. Мы видим, что люди приходят только к тем, с кем изначально согласны, их ни в чем убеждать не надо. Они просто ждут подтверждения своего видения, что эти — кровавые палачи, а эти – бандеровские выкормыши.
Собственно говоря, одна из главных, пожалуй, задач «Живого гвоздя» — взять аудиторию. Чтобы вот эти, которых я 30 лет посылал в аптеку за углом, приняли свои таблетки, а потом пришли — и слушали, и начинали сомневаться в том, во что они верят. Поэтому иногда приходится говорить на их языке, что тут же воспринимается как измена делу демократии. Нет, это неизменно, это просто поиск языка для тех, кто в сомнениях и в смятении.
Но это объективный фактор. Мы его видели еще до войны. Мы видели, как разбегается, скажем, в Америке аудитория между «Фокс-ньюс» и «Си-Эн-Эн»: люди бегут к своим. Военные действия привели к радикализации в мыслях, изменениям в языке и в поведении. И так, я думаю, во всем мире — и в Израиле в том числе, причем не только среди русскоязычной аудитории.
Никто не ищет объективную реальность, ищут подтверждение собственной правоты. Поэтому, наверное, у нас не так много подписчиков, сколько хотелось бы. У нас их сейчас уже 690.000. Это немало. На самом деле, учитывая, что мы из России и, как говорит YouTube, на 68%, это российская аудитория — очень много, и это, конечно, вдохновляет. Но все-таки, когда нас закрывали, у нас был миллион, и я рассчитываю, что мы своих доберем. Хотя аудитория сменилась.
— YouTube приучает гнаться за количеством просмотров. Все хотят гарантированных звезд, который принесут просмотры, — отмечает Курников. — А радио в этом смысле позволяло экспериментировать. Потому что в поток вещания есть возможность пригласить кого-то неизвестного пока, зато — крутого, эксперта, который хорошо говорит, и аудитория его со временем примет, узнает, и он станет уже той звездой, которую потом позовут другие каналы.
— Когда-то Путин предлагал вам стать доверенным лицом на выборах Путина. Вы часто говорите, что умеете договариваться. Тогда вы договорились, что не пойдете. А теоретически, о прекращении войны сейчас смогли бы договориться?
— Это же всегда вопрос полномочий. В двухтысячном году, когда Путин громил группу «Медиа-Мост», куда мы входили, у нас же с ним был длинный разговор один на один. Довольно неприятный разговор. Путин только что приехал из Североморска, где встречался со вдовами [моряков подлодки «Курск»]. Значит, понятно, какое его настроение. И у меня тоже понятно, какое. И в итоге я ему сказал — Владимир Владимирович, вот у меня есть такое понимание моих прав, как главного редактора. Если вам не нравится, я встал и пошел. А если вы согласны, что на «Эхе» я принимаю решения, я продолжаю работать при вас, во время вашего правления и дальше. Он говорит: идите работать.
Я принимаю решение. Так вот, если бы он позвал меня и сказал — иди, ищи мир с Украиной, я спросил бы: какие мои полномочия? Какое у меня право? Я занимался в 2019-м году обменом украинских моряков и Сенцова на россиян, которые были в плену у украинцев. Я получил полномочия, я сказал: мне никто не звонит, кроме Пескова, и я отчитываюсь только перед Песковым. Мне не должны звонить из ФСБ, МИДа, СВР, из вашей администрация. А когда мне потребовалось, это же был первый звонок Зеленского Путину. Это я его организовывал, потому что это было одним из условий украинской стороны. И я позвонил Пескову и говорю: требуется, чтобы Путин взял трубку. И Путин взял трубку. Это полномочия. Значит, если бы он сегодня сказал «мне нужен мир, в текущих параметрах» — я бы ответил: не могу. Я не могу обсуждать Херсон, как российскую территорию. Не примут, и все.
Хотя, с другой стороны, если бы условием заключения мира немедленно, при возвращении российской армии в места постоянного дислоцирования было поцеловать публично ботинок Путина — мы люди не гордые, ради этого можно и ботинок поцеловать.
— Чему учит история?
— В Берлине в какой музей ни приди, связанный с историей 30–40-х, — видишь, что некоторые вещи совпадают просто до обидного, до скрежета зубов, — говорит Курников. — С другой стороны, Екатерина Шульман учит нас искать как раз отличия. Для того, чтобы понять, как с этим работать, как этим оперировать потом.
— Разному, — отвечает Венедиктов. — Сегодня некоторые европейские политики говорят бегущим из России: вас здесь не ждут, езжайте свергать свою власть. Надо напомнить некоторым политикам, европейским, а особенно из бывших советских республик: что-то они не свергали власть, пока Горбачев не дал им свободу! Что-то они ни против Брежнева, ни против Андропова, ни против Черненко не пошли. И на моей памяти некоторые вполне благоденствовали тогда.
Поэтому не надо давать таких советов. Если вы принимаете решение, что не можете принять беженцев… То есть, сирийских можете, иракских можете, а российских не можете? Ну, не надо лицемерить тогда. Но тут важно понять, что это — их право. Казахстан может, например. А другие страны, не буду указывать пальцем, не могут. Я не могу их за это осуждать.
При этом я, например, будучи не раз в Прибалтике, столкнулся с тем, что историческая память о 1940-м годе огромна. И скажу вещь, которая в Израиле не понравится. Но поймите смысл: они к высылке 40-го года, а затем и к послевоенной относятся, как мы — к Холокосту. Я не сравниваю. Я говорю, что у них внутри.
— Раз уж заговорили об Израиле, каковы ваши прогнозы по делу «Сохнута»?
— Евреи всегда найдут, каким образом организовать отъезд. Уж если в Советском Союзе это было… Я плохо знаю внутриполитическую позицию Израиля. Но я вижу, что и нынешнее правительство, и лидер оппозиции Нетаниягу очень сдержанно к этой войне относятся. Поэтому «Сохнут» здесь — мелкое продавливание. Тут «Сохнут», там кого-то задержали, но это, право, не существенно. То есть, может быть, для Израиля важно, но для политики Путина нет. Я думаю, что он вообще не знает, что это такое.
Планы и задачи
— К нашей огромной радости, за неделю мы набрали больше 75.000 подписчиков, и растем дальше. Очень надеюсь, что к концу месяца наберем первую сотню тысяч, — говорит создатель нового «Эха» Максим Курников. – Боюсь, что сейчас аудитории очень сильно ушли в свои пузыри и не очень потребляют со стороны, но мы говорим именно о прорыве этих пузырей, стремимся к объективности и стараемся соблюдать тот эховский новостной язык, который у нас был.
Очень надеемся, что у нас получится технологически сделать так, чтобы все работало без больших косяков. Понятно, что блокировки не идут на пользу, но, кажется, мы учимся с ними жить. И мы очень надеемся, что в ближайшее время мы больше будем идти к радио-формату, что у нас появятся новости каждый час, или с другим шагом, что появится больше программ, что другие эховцы начнут тоже присоединяться к нам.
— Когда твои друзья, близкие и члены семьи в смятении, надо быть рядом с ними. Вот это задача номер один, — отвечает Венедиктов. — Мы критикуем свое правительство, правительство Украины, США… Надо критиковать свое правительство в первую очередь. Мы живем в условиях того, что страна сползает в катастрофу. Уже даже если завтра Зеленский и Путин обнимутся и что-нибудь там решат, всё равно — страна сползает в катастрофу. И надо объяснять своим близким, что мы в этой катастрофе, и не важно, где мы физически находимся, с этой стороны границы или с другой, потому что все эти крики и вопли — это же боль. Людям больно, потому что они знают, что они в катастрофе.
Но, тем не менее, ничего не изменилось. Для нас, для тех, кто работает — ничего. Работаем по тем же принципам, по каким и раньше. Это так же, как Израиль, который во время тех или иных нападений продолжает жить, и люди продолжают чинить столы, снимать квартиры, купаться в море, плодить детей и так далее. Ничего не изменилось.
Есть профессиональная работа — как работа врача или учителя. Что должно измениться? Ничего. Мы должны своей аудитории говорить то, что мы видим и как мы понимаем, и не лгать. Поэтому для нас этот профессиональный сюжет сложен. Но есть такая опора, как школа «Эха Москвы». Ее, конечно, можно из себя вытравить, и некоторым это удается, но очень редко.